Неточные совпадения
Я хотел бы, например, чтоб при воспитании сына знатного господина наставник его всякий день разогнул ему
Историю и указал ему в ней два
места: в одном, как великие люди способствовали благу своего отечества; в другом, как вельможа недостойный, употребивший во зло свою доверенность и силу, с высоты пышной своей знатности низвергся в бездну презрения и поношения.
Строился новый город на новом
месте, но одновременно с ним выползало на свет что-то иное, чему еще не было в то время придумано названия и что лишь в позднейшее время сделалось известным под довольно определенным названием"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно было бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось тогда в первый раз; нет, оно уже имело свою
историю…
Разумеется, взятые абсолютно, оба эти сравнения одинаково нелепы, однако нельзя не сознаться, что в
истории действительно встречаются по
местам словно провалы, перед которыми мысль человеческая останавливается не без недоумения.
Войдя в тенистые сени, он снял со стены повешенную на колышке свою сетку и, надев ее и засунув руки в карманы, вышел на огороженный пчельник, в котором правильными рядами, привязанные к кольям лычками, стояли среди выкошенного
места все знакомые ему, каждый с своей
историей, старые ульи, а по стенкам плетня молодые, посаженные в нынешнем году.
Он прочел все, что было написано во Франции замечательного по части философии и красноречия в XVIII веке, основательно знал все лучшие произведения французской литературы, так что мог и любил часто цитировать
места из Расина, Корнеля, Боало, Мольера, Монтеня, Фенелона; имел блестящие познания в мифологии и с пользой изучал, во французских переводах, древние памятники эпической поэзии, имел достаточные познания в
истории, почерпнутые им из Сегюра; но не имел никакого понятия ни о математике, дальше арифметики, ни о физике, ни о современной литературе: он мог в разговоре прилично умолчать или сказать несколько общих фраз о Гете, Шиллере и Байроне, но никогда не читал их.
В одном
месте было зарыто две бочки лучшего Аликанте [Аликанте — вино, названное по местности в Испании.], какое существовало во время Кромвеля [Кромвель, Оливер (1599–1658) — вождь Английской буржуазной революции XVII века.], и погребщик, указывая Грэю на пустой угол, не упускал случая повторить
историю знаменитой могилы, в которой лежал мертвец, более живой, чем стая фокстерьеров.
«Хорошее, должно быть,
место, — подумал Свидригайлов, — как это я не знал. Я тоже, вероятно, имею вид возвращающегося откуда-нибудь из кафешантана, но уже имевшего дорогой
историю. А любопытно, однако ж, кто здесь останавливается и ночует?»
— У них у всех неудачный роман с
историей.
История — это Мессалина, Клим, она любит связи с молодыми людьми, но — краткие. Не успеет молодое поколение вволю поиграть, помечтать с нею, как уже на его
место встают новые любовники.
— Думаете, что если вы дали пять рублей в пользу политических, так этим уже куплено вами
место в
истории…
Постепенно начиналась скептическая критика «значения личности в процессе творчества
истории», — критика, которая через десятки лет уступила
место неумеренному восторгу пред новым героем, «белокурой бестией» Фридриха Ницше. Люди быстро умнели и, соглашаясь с Спенсером, что «из свинцовых инстинктов не выработаешь золотого поведения», сосредоточивали силы и таланты свои на «самопознании», на вопросах индивидуального бытия. Быстро подвигались к приятию лозунга «наше время — не время широких задач».
Затем он рассказал странную
историю: у Леонида Андреева несколько дней прятался какой-то нелегальный большевик, он поссорился с хозяином, и Андреев стрелял в него из револьвера, тотчас же и без связи с предыдущим сообщил, что офицера-гвардейца избили в модном кабаке Распутина и что ходят слухи о заговоре придворной знати, — она решила снять царя Николая с престола и посадить на его
место — Михаила.
— А, вот и ты, — протянул он мне руку дружески и не вставая с
места. — Присядь-ка к нам; Петр Ипполитович рассказывает преинтересную
историю об этом камне, близ Павловских казарм… или тут где-то…
Разом вышла и другая
история: пропали деньги в банке, под носом у Зерщикова, пачка в четыреста рублей. Зерщиков указывал
место, где они лежали, «сейчас только лежали», и это
место оказывалось прямо подле меня, соприкасалось со мной, с тем
местом, где лежали мои деньги, то есть гораздо, значит, ближе ко мне, чем к Афердову.
— Скверно очень-с, — прошептал на этот раз уже с разозленным видом рябой. Между тем Ламберт возвратился почти совсем бледный и что-то, оживленно жестикулируя, начал шептать рябому. Тот между тем приказал лакею поскорей подавать кофе; он слушал брезгливо; ему, видимо, хотелось поскорее уйти. И однако, вся
история была простым лишь школьничеством. Тришатов с чашкою кофе перешел с своего
места ко мне и сел со мною рядом.
Но довольно Ликейских островов и о Ликейских островах, довольно и для меня и для вас! Если захотите знать подробнее долготу, широту
места, пространство, число островов, не поленитесь сами взглянуть на карту, а о нравах жителей, об обычаях, о произведениях, об
истории — прочтите у Бичи, у Бельчера. Помните условие: я пишу только письма к вам о том, что вижу сам и что переживаю изо дня в день.
— Взять теперешних ваших опекунов: Ляховский — тот давно присосался, но поймать его ужасно трудно; Половодов еще только присматривается, нельзя ли сорвать свою долю. Когда я был опекуном, я из кожи лез, чтобы, по крайней мере, привести все в ясность; из-за этого и с Ляховским рассорился, и опеку оставил, а на мое
место вдруг назначают Половодова. Если бы я знал… Мне хотелось припугнуть Ляховского, а тут вышла вон какая
история. Кто бы этого мог ожидать? Погорячился, все дело испортил.
— Я не выставляю подсудимого каким-то идеальным человеком, — говорил Веревкин. — Нет, это самый обыкновенный смертный, не чуждый общих слабостей… Но он попал в скверную
историю, которая походила на игру кошки с мышкой. Будь на
месте Колпаковой другая женщина, тогда Бахарев не сидел бы на скамье подсудимых! Вот главная мысль, которая должна лечь в основание вердикта присяжных. Закон карает злую волю и бесповоротную испорченность, а здесь мы имеем дело с несчастным случаем, от которого никто не застрахован.
Интересы созидания, поддержания и охранения огромного государства занимают совершенно исключительное и подавляющее
место в русской
истории.
Россия и Германия борются за свои
места в мировой жизни и мировой
истории, за преобладание своего духа, за творчество своих ценностей, за свое движение.
Вошед в комнату, я тотчас узнал картинки, изображающие
историю блудного сына; стол и кровать стояли на прежних
местах; но на окнах уже не было цветов, и все кругом показывало ветхость и небрежение.
«Напиши, — заключал он, — как в этом
месте (на Воробьевых горах) развилась
история нашей жизни, то есть моей и твоей».
Два врага, обезображенные голодом, умерли, их съели какие-нибудь ракообразные животные… корабль догнивает — смоленый канат качается себе по мутным волнам в темноте, холод страшный, звери вымирают,
история уже умерла, и
место расчищено для новой жизни: наша эпоха зачислится в четвертую формацию, то есть если новый мир дойдет до того, что сумеет считать до четырех.
Я ему заметил, что в Кенигсберге я спрашивал и мне сказали, что
места останутся, кондуктор ссылался на снег и на необходимость взять дилижанс на полозьях; против этого нечего было сказать. Мы начали перегружаться с детьми и с пожитками ночью, в мокром снегу. На следующей станции та же
история, и кондуктор уже не давал себе труда объяснять перемену экипажа. Так мы проехали с полдороги, тут он объявил нам очень просто, что «нам дадут только пять
мест».
Мой сосед, исправленный Диффенбахом, в это время был в трактире; когда он вскарабкался на свое
место и мы поехали, я рассказал ему
историю. Он был выпивши и, следственно, в благодушном расположении; он принял глубочайшее участие и просил меня дать ему в Берлине записку.
Чему-нибудь послужим и мы. Войти в будущее как элемент не значит еще, что будущее исполнит наши идеалы. Рим не исполнил ни Платонову республику, ни вообще греческий идеал. Средние века не были развитием Рима. Современная мысль западная войдет, воплотится в
историю, будет иметь свое влияние и
место так, как тело наше войдет в состав травы, баранов, котлет, людей. Нам не нравится это бессмертие — что же с этим делать?
Я в другом
месте [«Крещеная собственность». (Прим. А. И. Герцена.)] рассказал о человеке, засеченном князем Трубецким, и о камергере Базилевском, высеченном своими людьми. Прибавлю еще одну дамскую
историю.
История украденных часов тотчас дошла до него; наводя справки, лабазник узнал, что дьякон без
места, зять Покровского попа предлагал кому-то купить или отдать под заклад часы, что часы эти у менялы; лабазник знал часы дьячка; он к меняле — как раз часы те самые.
Она решается не видеть и удаляется в гостиную. Из залы доносятся звуки кадрили на мотив «Шли наши ребята»; около матушки сменяются дамы одна за другой и поздравляют ее с успехами дочери. Попадаются и совсем незнакомые, которые тоже говорят о сестрице. Чтоб не слышать пересудов и не сделать какой-нибудь
истории, матушка вынуждена беспрерывно переходить с
места на
место. Хозяйка дома даже сочла нужным извиниться перед нею.
Я делал вид, что нахожусь в этих реальностях внешнего мира,
истории, общества, хотя сам был в другом
месте, в другом времени, в другом плане.
Элемент садизма занимает большое
место в
истории религии, он силен и в
истории христианства.
На том самом
месте, где стоит теперь клетка, сто лет тому назад стоял сконфуженный автор «
Истории Пугачевского бунта» — великий Пушкин.
Один из работников капитана, молодой парубок Иван, не стесняясь нашим присутствием, по — своему объяснял социальную
историю Гарного Луга. Чорт нес над землей кошницу с панами и сеял их по свету. Пролетая над Гарным Лугом, проклятый чертяка ошибся и сыпнул семена гуще. От этого здесь панство закустилось, как бурьян, на том
месте, где случайно «ляпнула» корова. А настоящей траве, то есть мужикам, совсем не стало ходу…
Ночами, бессонно глядя сквозь синие окна, как медленно плывут по небу звезды, я выдумывал какие-то печальные
истории, — главное
место в них занимал отец, он всегда шел куда-то, один, с палкой в руке, и — мохнатая собака сзади его…
Во всяком случае, в
истории русского национального сознания К. Леонтьев занимает совсем особое
место, он стоит в стороне.
Критическое, рациональное сознание хочет вогнать мистику внутрь, в субъективность, в переживание, в темный угол, не оставляя для нее
места в объективном, в Божьем мире, в
истории, в космосе, которые целиком отдаются во власть рациональности.
Протестантизм должен был явиться потому, что в
истории христианства не было положительной религиозной антропологии, и пустое
место заняла ложная антропология.
Понять смысл
истории мира значит понять провиденциальный план творения, оправдать Бога в существовании того зла, с которого началась
история, найти
место в мироздании для каждого страдающего и погибающего.
Оправдание творчества и есть оправдание
истории, оправдание культуры, оправдание воинственной правды общественной и любви личной, познания и поэзии, оправдание наших великих людей, наших творцов, для которых должно быть найдено
место в Царстве Божьем.
Христос не совершал чудес в
истории, отверг этот дьявольский соблазн, так как в свободе человека видел смысл
истории, так как чудеса были бы насилием и не оставили бы
места для достоинства и заслуги любви к Христу.
История лишь в том случае имеет смысл, если будет конец
истории, если будет в конце воскресение, если встанут мертвецы с кладбища мировой
истории и постигнут всем существом своим, почему они истлели, почему страдали в жизни и чего заслужили для вечности, если весь хронологический ряд
истории вытянется в одну линию и для всего найдется окончательное
место.
Из
истории каторги видно, что отхожие
места всюду в тюрьмах служили источником удушливого смрада и заразы и что население тюрем и администрация легко мирились с этим.
Николаевск был основан не так давно, в 1850 г., известным Геннадием Невельским, и это едва ли не единственное светлое
место в
истории города.
В
истории сахалинской церкви до сих пор самое видное
место занимает о. Симеон Казанский, или, как по называло население, поп Семен, бывший в семидесятых годах священником анивской или корсаковской церкви.
Это, быть может, единственный пункт, по которому наш Сахалин в
истории ссылки займет не последнее
место.
По большей части
история оканчивается тем, что через несколько часов шумное, звучное, весело населенное болото превращается в безмолвное и опустелое
место… только легко раненные или прежде пуганные кулики, отлетев на некоторое расстояние, молча сидят и дожидаются ухода истребителя, чтоб заглянуть в свое родное гнездо…
Между тем как в кибитке моей лошадей переменяли, я захотел посетить высокую гору, близ Бронниц находящуюся, на которой, сказывают, в древние времена до пришествия, думаю, славян, стоял храм, славившийся тогда издаваемыми в оном прорицаниями, для слышания коих многие северные владельцы прихаживали. На том
месте, повествуют, где ныне стоит село Бронницы, стоял известный в северной древней
истории город Холмоград. Ныне же на
месте славного древнего капища построена малая церковь.
Та же
история повторяется в другой сфере — с Юсовым в «Доходном
месте».
Читатели наши, конечно, помнят
историю молодого Жадова, который, будучи племянником важной особы, раздражает дядю своим либерализмом и лишается его благосклонности, а потом, женившись на хорошенькой и доброй, но бедной и глупой Полине и потерпевши несколько времени нужду и упреки жены, приходит опять к дяде — уже просить доходного
места.
Дунькин кабак был замечательным
местом в
истории Ключевского завода, как связующее звено между тремя концами.
Конечно,
история Груздева в этих вечерних беседах занимала не последнее
место, хотя старики говорили очень сдержанно, не пускаясь в излишние откровенности.